— Разбились на машине… Давно.

— «Давно» — понятие растяжимое. Когда? — допрашивал с натиском, ни грамма не беспокоясь о том, что, возможно мне неприятно это вспоминать.

Хотя, о чём я… Разве его вообще волнует хоть что-то, кроме собственных потребностей?

— Мне пять лет было…

Он замолчал и уставился куда-то мимо меня. Так посидел пару минут, а затем резко встал и широким шагом вышел из кухни.

Видимо, по своим бандитским делишкам ускакал. Что ж, так даже лучше.

Пять лет.

Пиздец, конечно.

Уж я то знаю, каково это…

Девчонка говорила о своих родителях, а мне будто в грудину кол вбивали. Впервые в жизни я сочувствовал. И это чувство мне нихрена не понравилось.

Жалость. До чего мерзкое это ощущение. Ненавижу, когда кого-то жалеют и сам никогда не жалею. Это удел беспозвоночных. Да и я не думаю, что девчонка нуждается в моём сочувствии.

А вдруг это именно то, что ей нужно?

Да нет. Быть такого не может.

Зачем такой стерве дурной…

В чувство привёл звук сообщения от Дениса.

Точно.

Он ведь должен был пробить для меня девочку Стешу.

Ден припозднился, но оно того стоит. Теперь у меня на почте длиннющий файл о жизни этой занозы.

Что ж, есть чем заняться на ближайший час.

Откинулся на спинку ступа и потёр лицо.

Какого хрена, блять, я только что прочитал?

Малолетка-то моя судьбой нихрена не балованная. Как-то мерзко стало внутри.

Словно скользкий слизняк зашевелился.

Казалось бы, по хрену мне, что родителей нет. Таких сироток пачками на трассе собирают. И вроде не должно меня волновать, что девчонку какой-то ублюдок изнасиловать хотел. Да только волнует.

Может потому, что я продолжил начатое озабоченным тинейджером?

Впервые в жизни жалею о содеянном.

Дожил.

Жил уродом сорок лет и не парился, а тут совесть, мать её, проснулась.

Только совесть я могу заткнуть. А вот ярость никак. Она меня сжигает изнутри вот уже пять минут и из-за красной пелены я даже не сразу заметил девчонку, что застыла напротив, неловко переминаясь с ноги на ногу.

Моя чёрная футболка почти доходила ей до коленок, на которых виднелись синяки от нашего тесного общения.

Блядство-то какое…

Она же мелкая совсем.

А я… Урод.

— Там готово всё… — смотрела на меня с опаской, сминая пальцами низ футболки.

— Что готово? — мой голос сел и охрип, сам не узнал, а девчонка дёрнулась уйти, но замерла, уставившись на меня, как на душевнобольного.

— Как что? Ты же еду хотел…

Ах да, точно.

Еда.

По венам ещё гулял адреналин, а перед глазами проплывали картинки, где сопливый мамин сынок, родившийся с золотой ложкой во рту, скручивает мою малолеточку, чтобы поиметь.

Грёбаный крысёныш.

Он даже не смог ответить за свой поступок. Побежал к папочке.

А тот, разумеется, подкормил ментов и девчонку ещё и виноватой сделали.

Красавцы, ёпт.

Внутри оживает вулкан и, извергая из своих глубин огненную лаву, сжигает мои внутренности.

— Иди сюда, — зову её к себе и девчонка презрительно щурится.

— Не хочу.

— Иди сюда, сказал, — сейчас совершенно нет никакого настроения играть с ней и малявка это замечает.

Недовольно сопит и становится похожей на ежа, но всё же топает в мою сторону.

Останавливается на расстоянии вытянутой руки и с вызовом вздёргивает подбородок. Амазонка, блять.

— Возьми ручку и бумагу, — киваю ей на журнальный столик и, странно, но факт, мелкая слушается. — А теперь садись на диван и пиши всё, что знаешь о том ублюдке, который хотел тебя трахнуть. Где живёт, семья, друзья-подружки.

— Откуда ты знаешь о нём? — в голосе недоверие, но, похоже, догоняет, о чём я.

— Пиши, давай, мне всё. Как в школе на тему: «Как я провела лето». И чтобы без вранья, а то я тебя ремнём выпорю, — не знаю, отчего рычу на неё, но эффект наступает моментально.

Стеша садится на край дивана и с непонятным выражением лица принимается за «рассказ».

Не знаю, нахрена оно мне надо…

Понятия не имею, чего так переклинило.

Но точно знаю, что теперь не будет покоя, пока не накажу того сопляка.

— Зачем тебе это? — девчонка взирает на меня настороженно, словно ждёт чего-то плохого.

Разумеется.

Чего же ещё ей ждать от меня?

— Ты хочешь, чтобы он был наказан? — задаю встречный вопрос, а манюня фыркает и, кажется, не верит мне.

— Хочешь сказать, что ты поедешь в Чекалин и накажешь Витеньку?

Чего, блять, она сказала?!

Витеньку?!

Меня аж передёрнуло.

— Надо же, как ты о нём ласково. Так может парень и не пытался тебя изнасиловать, а? Может и правда, сама виновата?

— Витенькой его все называют. Почти как кличка, — бормочет обиженно, а я чувствую, как отпускает. — И вообще, тебя это не касается.

вскакивает с дивана, разрывает лист бумаги в клочья и несётся мимо меня, как ураган.

— Ну-ка, стоять! — хватаю её за талию и к себе на колени, даже пикнуть не успела.

Впрочем, малолетке не надо много времени, чтобы прийти в себя.

— Отпусти! — шипит и брыкается, откуда только силы берёт на эту постоянную борьбу. — Накажи в первую очередь себя! Именно ты меня изнасиловал! Тоже мне, заступник!

— Мне можно, маленькая. Ты моя теперь. А была бы послушной — ничего бы не произошло. Сама во всём виновата. Нельзя просто так завести дядю Севера и оставить на полпути к разрядке.

Кайфую от того, что она в моих руках. От этой власти крышу сносит. Так бы и засадил ей сейчас. Да больно колючая — не согласится ведь. А заставлять как-то не хочу. Настроение не то.

Рукой по её бедру и вверх, туда, где футболка скрывает от меня самое сокровенное и желанное.

Манюня хнычет и отдирает мои руки от себя, царапая до крови и что-то причитая.

— Какой же ты гад! Ненавижу! — обессилев, стонет, но не сдаётся, продолжая царапаться и отталкивать.

— Значит, будем исправлять, — шепчу на ушко и крепко стискиваю её в объятиях, так, что не пошевелиться.

Обездвиженная и уставшая, обмякает и закрывает глаза.

— Надеюсь, ты станешь импотентом.